Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]

Мы догоняли бежавших немцев пулеметными очередями, двоих раздавили. Человек шесть прыгнули в небольшой грузовик и на скорости исчезли в низине. Подъехали остальные машины батальона. Высоту обороняли не более полусотни немцев. Четыре пушки, танк, пулеметы. Они сумели сжечь две наши «тридцатьчетверки» и три подбить. В том числе разорвать гусеницу на танке Фогеля. Погибли человек тридцать из стрелкового батальона, экипажи двух танков и двенадцать десантников. Много было тяжелораненых. Пули крупнокалиберных пулеметов перемалывали кости, а ранение в грудь или живот означало верную смерть. Перевязки помогали плохо. Люди исходили кровью и умирали у нас на глазах. Чертова высотка далась нам дорого.

Мы отправили в медсанбат «студебеккер» с ранеными. Среди них был лихой командир роты десантников Никита, спасший меня в Штеповке. Его ранили очередью из автомата уже в конце боя. С незажившей ладонью и перебитой голенью, он жадно, как воду, пил ром из трофейной фляжки. Время от времени передавал ее мне.

— Все, Леха, бог троицу любит, — возбужденно говорил он. — Теперь меня надолго в госпиталь запакуют. Две пули в кость попали. Или ногу отхватят, или хромым останусь.

Я не утешал его. Неизвестно, что было хуже. Остаться без ноги или идти навстречу своей судьбе, которая в сорок третьем году оставляла людям слишком мало шансов выжить.

— Живи, Леха. Помощники у тебя молодцы. Этот немец, Фогель…

— Он не немец. Просто фамилия такая, — сказал я.

— Какая разница. Думающий мужик, ты к нему прислушивайся. Механик на танке опытный. И заряжающий Ленька, как собачонка преданный. С такими воевать можно.

Алкоголь пока заглушал боль, но лицо старшего лейтенанта покрывалось горячечным румянцем. Мы перенесли и посадили его в кабину. Прощай, Никита!

Комбат доложил о взятии высотки. Сказал, что кончаются боеприпасы и горючее. Нам приказали ждать и держать оборону. Рыть окопы не стали. Загнали танки в орудийные капониры, под деревья, сели перекусить и выпить. Выделили взвод похоронить погибших. Сидели группой, вместе с пехотным комбатом, его ротными и взводными командирами. Самолетов мы тоже не очень боялись. На запад прошли две группы наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Немцам сейчас не до нас. Лейтенант, командир самоходки, держался в стороне. Его позвал капитан Успенский. Ветеран Халхин-Гола снова хорошо хлебнул, но уже на законных основаниях — обед и отдых. Наркомовские положены. А сто или триста граммов, кто считать будет? Налил в кружку лейтенанту, двинул ближе банку с паштетом.

— Выпил? Закусывай. То, что ты сегодня трусом себя показал, — очень плохо.

Успенский назидательно поднял палец, а лейтенант поперхнулся. Офицеры дружно засмеялись. Капитан стал объяснять всем, что первый бой всегда нагоняет страх. Выяснилось, что у лейтенанта бой не первый, и Успенский снова вспомнил Халхин-Гол.

— Японские офицеры, когда их в трусости обвиняли, харакири себе делали. Знаешь, как?

Лейтенант-самоходчик попытался встать и уйти, но капитан, крепко держа его за рукав, стал объяснять, как делается харакири.

— Нож себе в брюхо загоняли, чтобы позор смыть. Сначала поперек живота, а потом вверх. А дружок его за спиной стоит и мечом в нужный момент голову сносит. Чтобы самурай лишка не мучился, когда кишки вылезают.

— Хватит, Николай Фатеевич, — перебил его замполит. — Мало ли что самураи выдумают. Аппетит только портишь.

— Чтобы аппетит не пропал, надо еще по одной выпить. А ты, лейтенант, не бойся. Япошки брюхо себе режут, надеясь, что сразу в рай к голым гейшам попадут. А ты под трибунал в следующий раз ухнешь, если приказ не выполнишь. Насчет харакири не бери в голову. В Красной Армии такого не бывает. Тех, которые в бою мелко писают, товарищи перевоспитывают.

В хмельных глазах капитана Успенского играла отнюдь не пьяная усмешка. Лейтенанта он крепко отчитал и сам в бою действовал неплохо. В атаку шел впереди. Так закончился тот бой за безымянную высоту, где мы похоронили шестьдесят наших товарищей.

Наступление продолжалось. Мы вступали в бои, форсировали речки. В основном мелкие. Нас сопровождали саперы и в случае необходимости наводили переправы. По мере приближения к Днепру усилились налеты немецкой авиации. В тот период наши истребители прикрывали наступающие войска не так плотно. Думаю, что это было связано с широким масштабом наступления. Авиация прикрывает обычно наступающие дивизии, корпуса, а что для них один-два неполных танковых батальона да полдесятка грузовиков с пехотой!

Зато немцы не брезговали и такой «мелочью». Часто налетали новые истребители «фокке-вульф-190». Группами по четыре-пять самолетов. Они сбрасывали по нескольку стокилограммовых бомб и били довольно точно. Однако прямых попаданий случалось мало. Я запомнил, что бомбой разнесло одну из «тридцатьчетверок». Осталась воронка и искореженный корпус. Но бомбы зачастую ложились совсем рядом. Крупные осколки перебивали гусеницы, тяги, дырявили запасные баки. Тяжело приходилось «студебеккерам» с пехотой. «Фоккеры», зная, что мы идем без зенитного прикрытия, возникали внезапно, на высоте метров трехсот. Когда они вели обстрел из своих четырех пушек и нескольких пулеметов, землю вспахивало, словно мелким плугом. Сверкающая трассерами полоса, шириной метров пять, разламывала и поджигала грузовики. Если десантники не успевали среагировать, в горящем кузове оставалось несколько погибших.

Как правило, после такого налета мы останавливались на час-два. Всегда остро стояла проблема с ранеными. В основном это были бойцы, тяжелораненые осколками бомб, 20-миллиметровыми снарядами или пробитые несколькими пулями из скорострельных авиационных пулеметов. С ними находились фельдшер, санитары. Но пострадавшим людям требовалась хирургическая помощь. Что мог сделать фельдшер или медсестра, когда снаряд пробивал плечо или две-три пули прошивали насквозь тело?

Делали, что могли. Грузили раненых на уцелевшую машину и срочно высылали мотоцикл за медицинской помощью. Большинство хуторов и сел были сожжены. Но благодаря быстрому продвижению наших войск немцы не успевали сжечь все. Мы реквизировали лошадей и на деревенских телегах, устланных сеном, отправляли раненых в тыл. Обычно эти повозки сопровождали колхозники. Там, где мы вышибали немцев и не давали сжечь деревню или хутор, нас встречали со слезами радости. Обнимали, несли молоко, груши, яблоки.

— А хде ж сало з горилкой? — жмурился Федотыч, подделываясь под украинский говор.

— Немцы сожрали, — со смехом отвечали женщины, но выносили и сало, и самогон. Правда, немного. Фрицы при отступлении гребли все подчистую.

Приказ о полном уничтожении оставляемых деревень был настолько жестким, что «файер-команды» (проще — поджигатели) до последней минуты жгли дома и убегали, лишь когда мы приближались. Иногда им это не удавалось. Одна из таких машин, груженная бочками с керосином, пыталась вырваться у нас из-под носа. Немцы экономили бензин, использовали смесь керосина со спиртом, какими-то растворителями. Заплечные баллоны со шлангами и металлическими раструбами напоминали садовые опрыскиватели. Чтобы сберечь трофеи, машину расстреляли, целясь в шины.

Мы нуждались в пленных, но немцы из «файер-команды» убегали с таким проворством, что мы вынуждены были открыть по ним огонь. Тем, кто попал под пули, повезло. Сельчане были настолько обозлены на эсэсовцев из «файер-команд», что просто убить их казалось мало. У нас на глазах одного эсэсовца сожгли из его же огнемета, другого изрубили серпами.

Батальоны были крепко прорежены встречными боями. Время от времени нам подбрасывали отремонтированные или даже новые машины, но потери были слишком велики. В тот день у меня в роте насчитывалось шесть танков. Не зря нас преследовала немецкая авиация и старались уничтожить из засад артиллерией. Танковые батальоны с десантом, двигающиеся налегке, впереди основной массы войск, разбивали узлы обороны, не давая закрепиться немецким войскам. Однажды разведчики доложили, что впереди немцы спешно роют укрепления. Дорога перегорожена батареей пушек, и работает какая-то непонятная землеройная машина. Первый батальон пошел с правого фланга, второй — с левого. Нас заметили, открыли огонь из 75-миллиметровок, подбили два танка. Но мы раздавили батарею, несколько пулеметных гнезд, перебили большинство артиллеристов и саперов. Машина оказалась инженерным танком для рытья траншей.

Сентябрьская дорога после жаркого лета и тысяч прошедших машин была твердой, как камень. Тем не менее вездеход успел вырыть, начиная с обочины, глубокую противотанковую траншею, шириной два метра, перекрыв почти всю дорогу. Этой же штукой собирались рыть окопы, но не успели. Наши саперы разглядывали диковинную машину, даже хотели прихватить ее с собой. Но братья-славяне, атакуя, вели такой сильный огонь, что танк-землекопатель был поврежден. Пришлось его оставить.